БЛУЖДАЮЩАЯ ПОДОШВА
Темный крепдешин ночи окутал жидкое тело океана.
Наш старый фрегат «Лавр Георгиевич» тихо покачивался на волнах, нарушая тишину тропической ночи только скрипом своей ватерлинии.
— Фок-стаксели травить налево! — раздалось с капитанского мостика.
Вмиг оборвалось шестнадцать храпов и тридцать три мозолистых подошвы выбили на палубе утреннюю зорю.
Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло.
— Это становится навязчивым, — недовольно шепнул мне наш капитан сэр Суер-Выер.
— Совершенно с вами согласен, кэп. Невыносимо слушать этот шелест одеял.
— Шелест? — удивился капитан. — Я говорю про тридцать третью подошву. Никак не пойму, откуда она берется.
— Позвольте догадаться, сэр, — сказал лоцман Кацман. — Это одноногий призрак^ Мы его подхватили на отдаленных островах вместе с хеймороем.
— Давно пора пересчитать подошвы, — проворчал старпом. — Похоже, у кого-то из матросов одна нога раздваивается.
— Эх, Пахомыч, Пахомыч, — засмеялся капитан. — Раздваиваются только личности.
— Но, извините, сэр, — заметил я. — Бывают на свете такие блуждающие подошвы. Возможно, это одна из них.
— Подошвы обычно блуждают парами, — встрял Кацман. — Левая и правая. А эта вообще не поймешь какая.
— Вероятно, она совмещает в себе левизну и правоту одновременно, — сказал я. — Такое бывает в среде подошв.
— Не знаю, зачем нам на «Лавре» блуждающая подошва, — сказал старпом. — Ничего не делает по хозяйству, только зорю и выбивает. Найду, нащекочу как следует и за борт выброшу!
— Попрошу ее не трогать, — сказал капитан. — Не так уж много на свете блуждающих подошв, которые охотно выбивают зорю. Если ей хочется, пускай выбивает.
По мудрому призыву капитана мы не трогали нашу блуждающую подошву и только слушали по утрам, как она выбивает зорю. Чем она занималась в другое время суток, мне неизвестно. Наверное, спала где-нибудь в клотике.
Боцман однажды наткнулся случайно на спящую блуждающую подошву, схватил ее и дал по шее подошвой зазевавшемуся матросу Веслоухову. Но потом аккуратно положил ее обратно в клотик.
ОСТРОВ ВАЛЕРЬЯН БОРИСЫЧЕЙ
— Остров Шампиньонов мы уже открыли, — сказал как-то Суер-Выер. — А ведь надо бы еще какой-нибудь открыть! Да вон, кстати, какой-то виднеется. Эй, Пахомыч! Суши весла и обрасопь там, что надо обрасопить!
— Надоело обрасопливать, сэр, — проворчал старпом, — обрасопливаешь, обрасопливаешь, а толку чуть.
— Давай, давай, обрасопливай без долгих разговоров!
Вскорости Пахомыч обрасопил, что надо, мы сели в шлюпку и поплыли к острову. На нем не было видно ни души. Песок, песок, да еще какие-то кочки, торчащие из песка.
— Ну это, конечно, обманные крчки, — сказал Суер. — Знаю я эти кочечки. Только подплывем, как из этих кочек вылезет черт знает что.
Шлюпка уткнулась носом в берег, и тут же кочечки зашевелились и каким-то образом нахлобучили на себя велюровые шляпы. Тут и стало ясно, что это не кочки, а человеческие головы в шляпах, которые торчат из пещерок.
Самая крупная шляпа заколебалась, и из пещерки вылез цельный человек. Сняв шляпу, он приветственно помахал ею и сказал:
— Добро пожаловать, дорогие Валерьян Борисычи!
Мы невольно переглянулись, только Суер поклонился и сказал:
— Здравствуйте, братья по разуму.
Шляпы в норках загудели, заздоровались:
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие Валерьян Борисычи!
А первый в крупной шляпе обнял Суера и расцеловал.
— Ну, как вы добрались до нас? — расспрашивал он. — Легко ли? Тяжело? Все ли Валерьян Борисычи здоровы?
— Слава Богу, здоровы, — кланялся Суер.
Меня всегда поражала догадливость капитана и его житейская мудрость. Но какого черта? Какие мы Валерьян Борисычи!
Никакие мы не Валерьян Борисычи! Но спорить с туземцами не хотелось, и я подумал: если капитан прикажет, мы все до единого дружно станем Валерьян Борисычами.
Между тем шляпа номер один продолжала махать когтистой лапой и весело лопотала:
— Мы так радуемся, когда на остров прибывает очередная партия Валерьян Борисычей, что просто не знаем, как выразить свое счастье!
— И мы тоже счастье выражаем, — сказал Суер и, обернувшись к нам, предложил: — Давайте, ребята, выразим свое счастье громкими кличами.
Мы не стали спорить с капитаном и издали несколько кличей, впрочем, вполне приличных. Кроме Пахомыча, который орал:
— Борисычи! А где же магарыч?
— Я надеюсь… — сказала шляпа номер один, — среди вас все истинные Валерьян Борисычи? Нет ни одного, скажем, Андриан или Мартемьян Борисыча? Не так ли?
— Ручаюсь, — сказал капитан, придирчиво осматривая нас. — Не так ли, хлопцы?
— Да, да, это так, — поддержали мы капитана. — Мы все неподдельные Валерьян Борисычи.
— Но мы маленькие Валерьян Борисычи, — влез в разговор лоцман Кацман, — небольшие Валерьян Борисычи, скромные.
Капитан недовольно поморщился. Лоцману следовало бы помолчать. Он сроду не бывал никаким Валерьян Борисычем, а как раз, напротив, по паспорту читался Борис Валерьяныч.
— Мы-то маленькие, — продолжал болтливый лоцман, — а вот он, — и лоцман указал на Суера, — он — величайший из Валерьян Борисычей мира!
Суер поклонился, и мы ударили в ладонь.
Самое, конечно, глупое, самое тупое заключалось в том, что я и вправду почувствовал себя Валерьян Борисычем и раскланивался на все стороны, как истинный Валерьян Борисыч.
— Дорогой Валерьян Борисыч, — сказал Суер, обращаясь к Главной шляпе, — позвольте и мне задать вопрос. Скажите, а вот эти люди, которые сидят в норках, все ли они истинные Валерьян Борисычи? Прошу говорить правду и только правду.
— Валерьян Борисыч, дорогой, — отвечала шляпа, — мы понимаем вашу бдительность и ответим на нее дружно, по-Валерьян-Борисычески. Эй, вэбы, отвечайте.
Тут Валерьян Борисычи зашевелились в норках и хотели было вылезать, но Главношляпый крикнул:
— Сидеть на месте! Кто выскочит — пуля в лоб! Начинайте. И один носатый из ближайшей норы неожиданно и гнусаво запел:
О, океан!
О, тысячи
На небе дивных звезд!
Все Валерьян Борисычи
Имеют длинный хвост.
А хор из норок подхватил:
Имеют хвост, но он не прост,
Меж небом и землей он мост.
Гнусавое запевало выползло тем временем на второй куплет:
В душе изъян был высечен
На долгую науку.
Вам Валерьян Борисычи
Протягивают руку.
И тут все они запротягивали нам свои лапы.
Все невольно отшатнулись, и даже Суер заметно побледнел. Он быстро оглядел нас и впер свои брови в меня.
— Валерьян Борисыч, — сказал он, похлопывая меня по плечу, — возьми руку друга из норы.
— Кэп, простите, меня тошнит.
Валерьян Борисычи в норках зашептались, заприметив наши пререкания.
— Иди, скотина, Валерьян Борисыч, — толкнул меня в спину Пахомыч. — Иди, а то меня пошлют.
СУТЬ ПЕСКА
В этот момент меня покинуло чувство, что я немного Валерьян Борисыч, но — подчинился капитану. Я уважал Суера, вам, впрочем, этого не понять.
Любезно гримасничая, как это сделал бы на моем месте истинный Валерьян Борисыч, корявой походкой я тронулся с места и пошел некоторым челночным зигзагом.
— Он просто стеснительный, — пояснил лоцман Кацман. — Но — истинный, хотя и мелковатый Валерьян Борисыч.
Подойдя к ближайшей кочке-шляпе, я схватил за руку какого-то Валерьян Борисыча и принялся тресть.
— Здорово, старый хрен Валера! — заорал я. — Ну, как ты тут? Все в норке сидишь? А мы тут плавали-плавали и на вас нарвались! Да ты сам-то хоть откуда? Я-то из Измайлова!
Схваченный мною Валерьян Борисыч тихо поскуливал.
— Ты с какого года? — орал я.
— С тридцать седьмого, — отвечал задерганный мною Валерьян Борисыч.
— А я с тридцать восьмого! Ты всего на год и старше, а вон какой бугай вымахал!
Валерьян Борисыч призадумался и наморщил лобик.
— Ты знаешь чего, — сказал он, — копай норку рядом со мной, мы ведь почти ровесники. К тому же я из Сокольников.
— Да! Да! Да! — закричал Главный Шляпоголовый. — Копайте все себе норки! Здесь очень хороший песочек, легко копается. И мы все будем дружно сидеть в норках.
И тут я подумал, что это неплохая идея, и мне давным-давно пора выкопать себе норку в теплом песке, и хватит вообще шляться по белу свету.
«Заведу себе велюровую шляпу, — думал я, — стану истинным Валерьян Борисычем, а там разберемся». И я опустился на колени и стал двумя руками загребать песочек, выкапывая норку. Песок струился с моих ладоней, и суть его, копая, я пытался постичь.
«В чем же суть этого песка? — напряженно думал я. — Эту вечную загадку я и стану разгадывать, сидя в норке».
Струился, струился песок с моих ладоней, тянул к себе и засасывал.
Вдруг кто-то сильно дернул меня за шиворот и выволок из норы.
— Ты что делаешь, дубина? — сказал Суер, щипая меня повыше локтя. — Опомнись!
— Норку копаю, а вы развел не будете, кэп?
— Будем, но позднее.
— Позвольте, позвольте, — встрял Главный Шляподержатель, — откладывать копание не полагается. Копайте сразу.
Тут я заметил, что Валерьян Борисычи в норках надулись и смотрели на нас очень обиженно.
— Копайте норки, а то поздно будет, — приговаривали некоторые.
— Нам нужно вначале осмотреть достопримечательности, — отвечал Суер-Выер, — а уж потом будем копать.
— Какие еще достопримечательности? Здесь только песок да Валерьян Борисычи.
— А где же музей восточных культур? — спросил Суер.
— Мы его разграбили, — мрачно ответил Главный Валерьян Борисыч. — А вы, я вижу, не хотите норок копать! Бей их, ребята! Это поддельные Валерьян Борисычи! Их подослали Григорий Петровичи!
— Вот ведь хреновина, — устало сказал Суер. — Только приплываем на какой-нибудь остров — нас сразу начинают бить.
Головной Борисыч снял шляпу и метнул ее в капитана. Шляпа летела, вертясь и свища.
Капитан присел, и шляпа попала в лоцмана. Кацман рухнул, а шляпа, как бумеранг, вернулась к владельцу.
Все прочие Валерьян Борисычи засвистели по-узбекски и стали принакручивать шляпами. Через миг несметное количество шляп загудело над нашими головами.
Волоча за собой, как чайку, подбитого лоцмана, мы отступили к шлюпке. Над нами завывали смертоносные шляпы.
Пахомыч изловчился, поймал одну за тулью, зажал ее между коленей, но шляпа вырвалась, схватила корзину с финиками, которая стояла на корме и понеслась обратно на остров.
Эти финики спасли нам жизнь. Валерьян Борисычи, как только увидели финики, выскочили из норок. Они катались по песку, стараясь ухватить побольше фиников.
— А мне Валерьян Борисычи даже чем-то понравились, — смеялся сэр Суер-Выер, выводя нашу шлюпку на правильней траверз. — Наивные, как дети, хотели нас шляпами закидать.
Тут в воздухе появилась новая огромная шляпа. Она летела книзу дном, тяжело и медленно.
Долетев до нас, шляпа перевернулась, вылила на капитана ведро помоев и скрылась в тумане.
ОСТРОВ ТЕПЛЫХ ЩЕНКОВ
Линия холмов, отороченная серпилиями пальм, впадины лагун, обрамленные грубоидальными ромбодендронами, перистые гармоники дюн, укороченные кабанчиками вокабул, — вот краткий перечень мировоззрения, которое открылось нам с «Лавра», когда мы подходили к Острову Теплых щенков.
Конечно, мы знали, что когда-нибудь попадем сюда, мечтали об этом, но боялись верить, что это начинает совершаться. Но это начинало.
Суер-Выер, который прежде бывал здесь, рассказывал, что остров сплошь заселен щенками разных пород. И самое главное, что щенки эти никогда не вырастают, никогда не достигают слова «собака». Они остаются вечными, эти теплые щенки.
— Уважаемый сэр, — расспрашивали матросы, — нам очень хочется посмотреть на теплых щенков, но мы не знаем, что с ними делать.
— Как чего делать? — ответил Суер. — Их надо трепать. Трепать — вот и вся задача.
— А щекотать их можно? — застенчиво спросил боцман Чугайло.
— Щекотание входит в трепание, — веско пояснял капитан.
Совершенно неожиданно трепать щенков вызвалось много желающих. Чуть не весь экипаж выстроился у трапа, требуя схода на берег…
— А мне хоть бы одну серпилию пальм понюхать, — говорил Вампиров.
— Отойди от трапа! — ревел Пахомыч. — А то привезу с острова кусок грубоидального ромбодендрона и как дам по башке!
— А серпилии пальм нюхать нельзя, — объяснял Суер. — Человек, который нанюхался серпилий, становится некладоискательным. Если у него под ногами будет зарыт самый богатый клад, он его никогда не найдет.
Это неожиданно многих отпугнуло. Все как-то надеялись, что когда-нибудь мы напоремся на остров с кладом.
Под завистливый свист команды мы погрузились в шлюпку и пошли к острову. Подплывая, мы глядели во все глаза, ожидая появления щенков, но их пока не было видно. Причалив честь по чести, первым делом мы побежали к ближайшей серпилии пальм, разодрали ее на куски, как французскую булку, и нанюхались до одурения.
Суер серпилию нюхать не стал. Он разлегся под грубоидальным ромбодендроном и смеялся, как ребенок, глядя, как мы кидаемся друг в друга остатками недонюханной серпилии.
— А клада нам не надо! — орал Пахомыч. — Нам серпилия роднее! К ней бы только стаканчик вермута!
Ну, я налил Пахомычу стаканчик. Я знал, что вермут к серпилии расположен, и захватил пару мехов этого напитка.
Лоцман Кацман тоже запросил стаканчик, но тут капитан сказал:
— Уберите вермут. Слушайте!
В тишине послышался тихий, щемящий душу жалобный звук.
— Это скулят щенки, — пояснил Суер. — Они приближаются.
Тут из-за ближайшего кабанчика вокабул выскочил первый щенок. Радостно поскулйвая, взмахивая ушами, виляя хвостом, он уткнулся теплым носом в грубые колени нашего капитана.
— Ах ты, дурачок, — сказал Суер, — заждался ласк.
— Угу-угу, — поскуливал щенок, и капитан начал его трепать.
Поверьте, друзья, я никогда не видел такого талантливого и веселого трепания! Суер щекотал его мизинцем и подбородком, гладил и похлопывал по бокам, хватал его за уши и навивал эти уши на собственные персты, чесал живот то свой, то щенячий, распушивал хвост и играл им, как пером павлина, бегал по его спине пальцами, делая вид, что это скачет табун маленьких жеребцов.
Со всех сторон из-за кабанчиков и ромбодендронов к нам повалили щенки. Это были лайки и терьеры, доги и немецкие овчарки, пуделя и рейзеншнауцеры, дратхаары и ирландские сеттеры. И мы принялись их трепать. Вы не поверите, но иногда у меня оказывалось под рукой сразу по семь или по восемь щенков. Я катался с ними по траве и трепал то одного, то другого.
Пахомыч, нанюхавшийся серпилий, частенько путал щенков с лоцманом Кацманом, трепал его и подымал за уши над землей. Кацман совершенно не спорил и блаженно скулил, путая себя со щенками. Правда, поднятый за уши, он больше походил на кролика.
Должен заметить, что я трепал щенков, строго следуя примеру капитана, и за минуту оттрепывал по две, по три пары.
— Главная задача, — пояснял Суер, — оттрепать всех щенков до единого.
И мы трепали и трепали, и я не уставал удивляться, какие же они были теплые. Никогда в жизни не видывали мы эдакой теплоты.
У Пахомыча в карманах обнаружилась ливерная колбаса. Он кормил ею дворняг, одаривал такс и бульдогов. Вокруг старпома образовалась целая свора жаждущих ливера щенков. Лоцман Кацман, совершенно превратившийся в щенка, тоже выпрашивал кусочек. Пахомычу приходилось отпихивать лоцмана левым коленом.
До самого вечера трепали мы щенков, а на закате стали прощаться. Суер плакал, как ребенок. Он снова и снова кидался на колени и перецеловывал всех щенков.
С большим трудом погрузились мы в шлюпку, кроме лоцмана, который катался по траве, разделяя со щенками прощальный кусок ливерной колбасы. Тут к нему подскочил какой-то кабанчик вокабул, боднул его в зад, и лоцман влетел в шлюпку.
А в шлюпке мы обнаружили какого-то совершенно неоттрепанного щенка. Ему ничего в жизни не досталось.
— Возьмем его с собою, капитан, — умолял старпом. — Оттрепем на борту, накормим. И команде будет веселей!
— Нельзя, — сказал капитан. — Ему нельзя жить с людьми. Ну, оттрепем, накормим, а там он превратится в собаку, и скоро умрет. Нет.
И мы оттрепали по очереди этого щенка, отпустили его, и он вплавь добрался до берега.
К сожалению, на «Лавра» мы так ничего и не привезли — ни серпилии пальм, ни грубоидального ромбодендрона. Правда, Суер прихватил с собой одну небольшую перистую гармонику дюн. Мы подарили ее боцману, и Чугайло играл иногда на ней тоскливыми вечерами.
ДЫРКИ В ФАНЕРЕ
Недели, наверное, с две, а то и с три-четыре мы никак не могли открыть никакого острова. Ну не получалось! Острова-то, не означенные на картах, мелькали там и сям, но мы то обшивали палубу горбылем, то мочили яблоки, то попросту ленились.
Сэр Суер-Выер, утомленный открыванием все новых и новых островов, говорил:
— Невозможно открыть все острова на свете, друзья. Лично я открывать новые острова отказываюсь. Пусть на свете хоть что-нибудь останется не открытым мною.
И наш старый фрегат «Лавр Георгиевич» пролетал мимо островов, с которых порой высовывались на берег фиги и тянулись в сторону «Лавра». На других островах из джунглей торчали туземные рожи, измазанные повидлом, а в пампасах пели хором какие-то младенцы без набедренных повязок. Все это мелькало мимо наших бортов, пролетало, не задевая души. Только на одном берегу задела душу стоящая на горе корова. Верхом на ней сидело штук двадцать человек, а с десяток других добровольцев сосали ее необъятное вымя. Я долго раздумывал о судьбе этой коровы, но скоро и корова позабылась, развеялась ветром океанов.
Наконец, запасы питьевой воды у нас истощились, и капитану пришлось согласиться на открывание какого-нибудь острова. И остров не замедлил появиться на горизонте.
— Не знаю, есть ли на нем вода'— говорил Суер. — Но, возможно, найдется хоть что-нибудь питьевое.
— А пресное необязательно! — поддерживали мы нашего капитана.
На берег мы взяли с собою бочки и баклаги, ведра и лейки, пустые бутылки и несколько матросов, которые должны были все это перетаскивать на борт. Не помню точно, кто там был из матросов. Кажется, Петров-Лодкин, Веслоухов. Возможно, и матрос Зализняк. А вот кочегара с нами не было. Впрочем, был. Конечно, был с нами и наш кочегар. Ковпак.
Новооткрываемый остров весь бы перерезан рвами, в которых и подозревалась вода.
Рвы эти и земляные валы что-то ненавязчиво напоминали, а что именно, мы не могли понять. Рядом с капитаном мы стояли на берегу, стараясь справиться со своей памятью, как вдруг послышался какой-то треск, и из ближайшего рва показался человек. Он был ромбической формы и стоял на одной ноге. И нога эта была какая-то такая — общая нога. Вы меня понимаете?
— Человек, — сказал Суер и указал пальцем.
Выслушав капитана, ромбический человек на общей ноге повернулся боком и тут же исчез.
— Исчез, — сказал Суер, а человек снова появился, повернувшись к нам грудью.
Что за чертовщина! Ромбический туземец явно вертелся. То он поворачивался к нам боком — и тогда его не было видно, то грудью — и тогда он виден был.
— Батенька! — закричал Суер на языке Солнечной системы. — Кончайте вертеться и подойдите поближе!
— Не могу, сударь, — послышался ответ на языке Млечного Пути, — здесь как раз двадцать пять метров.
Высказав это, он опять завертелся.
Тут мы рассмотрели его поподробней. Скорее всего, он был сделан из фанеры или другого древозаменителя, вот почему и не был виден сбоку. Вернее, был виден как тоненькая черточка. Если это была фанера, то уж не толще десятки. Кроме того, туземец был весь в дырках, которые распределялись по телу, но больше всего дырок было на сердце и во лбу.
— Ну, что вы на меня уставились, господа? — закричал он на языке смежных галактик. — Стреляйте! Здесь как раз двадцать пять метров!
Мы никак не могли понять, что происходит, возможно, из-за этих диалектов. Галактический сленг припудрил наши мозги. Наши, но не нашего капитана!
— Отойди на пятьдесят метров, — строго сказал он на этот раз на русском языке.
Фанерный отбежал, дико подпрыгивая на своей общей ноге.
— Обнажаю ствол, — сказал капитан и вынул пистолет системы Макарова.
— Стреляйте! — крикнул Фанерный, и капитан выстрелил.
Пистолетный дым опалил черепушку какого-то матроса, возможно, Веслоухова, а пуля, вращаясь вокруг своей оси, врезалась в фанеру.
— Браво! — закричал простреленный, окончательно переходя на русский язык. — Браво, капитан! Браво! Стреляйте еще. Десятка!
Суер не заставил долго себя упрашивать и выпустил в фанеру всю обойму. Только один раз он попал в восьмерку, потому что лоцман Кацман нарочно ущипнул его за пиджак.
— Какое наслаждение! — кричал Фанерный. — Счастье! Вы не можете себе представить, какое это блаженство, когда пуля пронзает твою грудь. А уж попадание в самое сердце — это вершина нашей жизни. Прошу вас, стреляйте еще! В меня давно никто не стрелял.
— Хватит, — сказал капитан. — Патроны надо беречь. А вот вы скажите мне, любезный, где тут у вас колодец?
— Колодец вон там, поправее. В нем кабан сидит! Эй, кабан! Вылезай, старая ты глупая мишень! Вылезай, здесь здорово стреляют! Кабаняро! Вываливай!
Недовольно и фанерно похрюкивая, из колодца вылез здоровенный зеленый кабан, расчерченный белыми окружностями. Он повернулся к нам боком и вдруг помчался над траншеей, имитируя тараний бег.
— Стреляйте же! Стреляйте! — кричал наш ромбический приятель. — Делайте опережение на три корпуса!
Капитан отвернулся и спрятал ствол в карман нагрудного жилета. А лоцман Кацман засуетился, сорвал с плеча двустволку и грохнул сразу из обоих стволов! Дым дуплета сшиб пилотку с кочегара Ковпака, а сама дробь в кабана никак не попала. Она перешибла черточку в фамилии Петров-Лодкин, и первая половинка фамилии, а именно Петров, подлетела в небо, а вторая половинка — Лодкин — ухватила ее за ногу, ругая лоцмана последними словами, вроде «хрен голландский».
Кабан между тем развернулся на 630 градусов, побежал обратно и спрятался в свой колодец.
— Хреновенько стреляют, — хрюкал он из колодца фанерным голосом.
— Да, братцы, — сказал наш ромбический друг на общей ноге, — огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, — закричал он в сторону колодца, — бегал бы помедленней! Носишься, как будто тебя ошпарили!
— Эй, кабан! — крикнул Пахомыч. — У тебя там в колодце вода-то есть?
— Откуда? — хрюкал кабан. — Какая вода? Придумали еще! Дробью попасть не могут!
— Эх, лоцман-лоцман, — хмурился Суер, — к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять?
— А я в кабана и не целился. Я в черточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в черточку в фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта черточка давно меня раздражала.
— Ну, что ж, — сказал Суер-Выер, — благодарите судьбу, что вы попали не в мою черточку.
Между тем петровлодкинская черточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте.
— Эй ты, дефис! — орал матрос, лишенный черточки. — На место!
— Мне и тут хорошо, — нагло отвечал дефис, — а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой — Петров. Полетаю лучше, как чайка.
— Ладно, хватит валять дурака, — решительно сказал Суер. — Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор.
Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею.
— Вот теперь неплохо, — хрюкал он. — Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна — пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно. С дождями натекло.
На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать все новые фанерные фигуры. Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и башибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы — черт знает что! Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять.
— Некогда, братцы! — кричал Пахомыч. — Воду надо таскать!
Пока мы таскали воду с берега на борт, ромбический человек, простреленный Суером, успокаивал своих сотоварищей:
— Не волнуйтесь, ребята! Они еще постреляют, когда воды наберут.
— Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! — уверял их Пахомыч.
— Вы уж жахните, пожалуйста! Не подведите меня.
Между тем вся эта фанерная пинакотека жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки. Перепрыгивая рвы и траншеи, мы обошли с Суером этот трагический ряд мишеней. Я чувствовал, что капитан жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью.
Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры.
— Пальните в меня, братцы, — Ъросил душман.
Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце.
А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову. Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей. От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну, тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влет бекасинником.
Стая тарелочек перепугала петров-лодкинский дефис. В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на свое место.
ОСТРОВ ПОСЛАННЫХ НА…
Необычной какой-то неокеанической красоты, высоты, изящной длины открылся нам вдруг остров, стоящий посреди океана. Казалось — он вулканического происхождения, потом казалось — нет. И все же что-то вулканическое угадывалось в его мощных очертаниях.
Когда мы подплыли поближе, то с удивлением обнаружили, что остров весь уставлен людьми. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и, казалось, втиснуться между ними не было никакой возможности. Подведя «Лавра» поближе, старпом крикнул в мегафон:
— Кто вы?
Островитяне обрадовались нашему любопытству и дружно прокричали:
— Мы — посланные на…
— Ничего не понимаю, — сказал Суер. — Давайте подойдем к острову с зюйда.
«Лавра» привели к другому берегу, и старпом снова проревел в трубу:
— Кто вы?
— Мы — посланные на… — дружно ответствовали островитяне.
— Приходится констатировать, — пожал плечами Суер, — что это действительно люди, посланные на…
— А за что вас послали? — крикнул старпом.
— А по разным причинам, — дружелюбно поясняли наши островитяне.
— Ну и что вы теперь делаете?
— А ничего особенного. Стоим на этом каменном… посреди океана. Иногда хлебопашествуем. Бортничаем. Выращиваем сахарную свеклу.
— Но позвольте, — развивал беседу сэр Суер-Выер, — признаться, меня самого не раз посылали на… Но что-то я не вижу среди вас, так сказать, себя. Я тут на корабле, а вы на острове.
— О, что вы, капитан, — ответствовали посланцы. — Где-то между нами, конечно, имеетесь не только вы, но и вся ваша команда.
— Эй, ребята, — крикнул кто-то из посланцев, — нет ли среди нас Суера-Выера или кого-нибудь из команды этого фрегата?
К нашему изумлению, островитяне слегка пораздвинулись, и к берегу протиснулись семь или восемь Суеров-Выеров в капитанских фуражках. За Суерами продирались лоцманы Кацманы, а за ними пятнадцать штук меня. Наши двойники замахали нам пилотками, восклицая:
— Да, да, это мы! А мы — это вы, посланные на… Вас посылают, а мы тут отдуваемся, сахарную свеклу выращиваем.
За Суером, за лоцманом, за мною стала продираться к берегу пожалуй что вся наша команда.
— Наши приехали, наши, — радостно гомонили они. — Хоть поглядеть на братьев.
Были тут, конечно, и многочисленные Хреновы и многократные Семеновы, но особенно много оказалось боцманов Чугайло. Он измерялся сотнями. Это неожиданно понравилось капиталу.
— Позовите боцмана, — приказал он.
Чугайло явился на палубу в каких-то полупортах, в подтяжке, крайне раздраженный тем, что его разбудили.
— В чем дело, кэп? — ревел он. — Чья вахта? Поспать не дадут. В чем дело?
— А дело в том, господин Чугайло, что я хотел бы послать вас на… — И тут Суер, недолго думая, взял да и послал.
И что же вы думаете? Среди островитян немедленно объявился новенький боцман в полупортах и подтяжке. А старый Чугайло, хоть и посланный, остался стоять на борту. Тут все наперебой стали посылать боцмана, и на острове становилось все больше и больше боцманов.
Чугайло терпел-терлел да вдруг взял да и всех нас послал на… и мы тут же очутились на берегу, хотя и оставались на борту.
Тут неожиданно разобиделись островитяне.
— И так места нет, — бубнили они, — а вы друг друга все посылаете и посылаете. А ведь вы не одни на свете. Вся планета, а в особенности Московская область, то и дело посылает кого-нибудь на… Если вы уж так хотите, то пошлите нам кого-нибудь из сановников или руководителей предприятий.
Ну, мы не стали спорить, и дружно послали вару сановников и с десяток руководителей другого ранга. Островитяне охотно потеснились, и наши посланцы дружно выстроились в их рядах. Надо сказать, что они тут же стали демократичны, жали другим посланным руки и всячески братались.
— Ах, — сказал Суер, — надо отплывать, но все-таки напоследок я очень хочу послать такого-то товарища. Разрешите, братцы.
Мы дружно разрешили, и капитан послал.
Я крепился-крепился, а потом последовал примеру нашего великого капитана, взял да и послал одного там на… Послал, но тут же пожалел, такой уж у меня характер. Но отозвать посланного обратно, как вы сами понимаете, было уже невозможно.
ОСТРОВ СЦИАПОД
Приближаясь к Острову Сциапод, мы несколько раз производили рекогносцировку и еще кое-какие действия.
Наши кое-какие действия сердили капитана, и он просил нас таких действий не производить. Но мы всё производили и производили…
Тут Суер плюнул и произвел такое действие, что мы сразу напугались и наши действия бросили производить.
— Вот и молодцы, — хвалил нас капитан, — а то все производите и производите… Посмотрите-ка лучше в подзорную трубу, что это там виднеется на острове.
Я посмотрел в трубу и в зарослях кривандий заприметил большую человеческую подошву голой ноги. Как некая крыша сарая или пагоды, сверкала она среди пальм и кактус. Пятка подошвы была обращена на зюйд, а мысок — на север. Подошва слегка поворачивалась то с зюйда на вест, то с норда на север.
— Весла на воду! — крикнул капитан.
Старпом кинул весла на воду, и мы попрыгали в шлюпку.
— Курс на пятку! — кричал Суер.
Вогнав наши весла в песок прибрежного ила, мы выскочили на берег и побежали в сторону подошвы, которая легко угадывалась среди пальм и кнуций.
— Осторожнее! — предостерегал Суер. — Не спугните его. Он раним и легко убегаем.
Но мы все равно, как скоты, шумно ломали лианы и пили воду из растений кривандий, откуда хлестал жидкий голландский сыр.
Наши шумные — отсасывания не испугали подошву, и мы вышли на поляну, на которой и находился невиданный нами прежде Сциапод.
Прекрасная улыбка мелькнула на его бородатом лице, когда он увидел нас. Детские его глаза ни секунды не затуманились, и мы поняли, что наблюдаем действительную редкость, которая случайно сохранилась под небом великого Океана.
Действительно, как прекрасен был Сциапод, как невинен и скромен был он, лежащий на спине! Его единственная нога с огромною подошвой обращена была прямо к солнцу, и, как зонтом, он прикрывался ею от палящих лучей раскаленного светила.
— О двуногийшие господи! — воскликнул он, когда мы приблизились. — Прошу вас скорее в тень моей подошвы, ибо даже ваши достойные ноги, собранные воедино, не смогут произвести тень моей ноги подобной.
Мы достали пиво, виски, помидоры и уселись вокруг Сциапода в тени его великой и одинокой моги.
— Ну как? — добродушно спрашивал нас одноногий монстр. — В тени-то полегче будет?
— Весьма и весьма сладостная тень, — отвечал тенелюбивый лоцман Кацман. — В тени вашей подошвы куда приятней, чем под тентами ресторана «Савой-Берлиндер».
— А почему у вас всего одна нога? — спрашивал Пахомыч. — Что это? Боевые действия или хирургия?
— Да нет, — весело отвечал Сциапод. — Мы, Сциаподы, с детства рождаемся с одной ногой, чем и отличаемся от вас, двуногих, а также от трехногих марсиан и восьминогих моллюсков.
— Но простите, милостивый государь, — сказал Суер, — с ногою все ясно, но интересует один вопрос: чем вы, собственно, занимаетесь?
— Как то есть чем! — засмеялся Сциапод. — Лежу здесь и ногой от солнца прикрываюсь.
— А как снискиваете хлеб свой насущный?
— Позвольте, господа, а зачем мне хлеб? Вот вы сидите в моей тени, пьете пиво, виски, а мне ведь даже шампанского не предложили. Впрочем, я не обижаюсь. Никому еще не приходило в голову, что Сциаподам нужно что-нибудь, кроме тени от подошвы. Поверьте, я только защищаюсь от солнца, а на шампанское не рассчитываю.
— Так, значит, вы не сеете и не жнете? — строго спросил Суер.
— Не сею, — добродушно разъяснял Сциапод, — и жать не умею. Но, поверьте, дружок, не так уж просто следить за продвижением светила и поворачивать свою подошву вовремя. Это тоже работа, правда, приятная и не нарушающая сущности моей души.
— Не сеет, не сеет, — проворчал Пахомыч. — Небось отвези его куда-нибудь в Орехово-Зуево, сразу бы засеял и зажал.
Суер поднес шампанского работнику личной подошвы. Сциапод с удовольствием хлебнул.
— Я вижу, что вы достойные посетители и открыватели островов. Прошу вас, залезайте на мою подошву. И я покачаю вас над вершинами пальм и кривандий.
И мы, захватив пиво и помидоры, забрались на раскаленную подошву. Только тут я понял, что, кроме необходимой Сциаподу тени, он получает нужнейшее для его ноги тепло. Нога у него, очевидно, была мерзлячка.
Мы славно попили на подошве пивка и кидались помидорами в пролетающих попугаев.
Только под вечер попрощались мы с нашим единоногим другом, обещая прислать ему грубый шерстяной носок на более промозглые времена.
БОДРОСТЬ И ПУСТОТА
…Не сразу, далеко не сразу разобрали мы, что это за прямоугольники стоят повсюду на взгорках, дорогах и просто на траве открываемого нами нового острова. К прямоугольникам же, большей частию деревянным, приделаны были какие-то штуки, вроде дверей с ручками бронзового литья.
Только потом мы догадались, что это действительно двери, а прямоугольники — дверные косяки. К удивлению, никаких сооружений — домов, гаражей или сараев, — к которым эти косяки были бы пристроены, видно не было. Косяки с дверями стояли сами по себе, и двери были распахнуты. Они поскрипывали под морским ветерком, раскачиваясь на петлях.
Кое-где над открытыми дверями прямо в небе висели окна, также раскрытые настежь. На окнах колыхались занавесочки.
— Обычная островная чертовня, — сказал Пахомыч, зевнув в сторону острова. — Какой-то болван понаставил всюду косяков. Но вот как он в небо окна подвесил?
— На вашем месте, старпом, я бы поостерегся называть болваном неизвестное пока лицо, — сказал Суер-Выер. — А вдруг это божественный промысел?
— Свят-свят, — сказал старпом. — Да зачем же Господу заниматься такими пустяками, как дверные косяки?
— Косяки здесь ни при чем, — сказал Суер. — Главное — двери. Открытая дверь — это знак, это приглашение войти. Давайте же войдем в эти двери, раз уж нас приглашают.
На этот раз так получилось, что вместо старпома и лоцмана с нами на остров отправился мичман Хренов.
Оказавшись на берегу, Хренов взбудоражился. Спотыкаясь, вбежал он в ближайшую открытую дверь, кругом обежал косяк и кинулся нам навстречу.
— Я вошел в открытую дверь! Я вошел в открытую дверь! — кричал он, подпрыгивая, как ягненок.
Вслед за мичманом и мы с капитаном вошли в открытую дверь.
— Ну и что ты чувствуешь? — спросил меня капитан, когда мы оказались по другую сторону.
— Пока неясно, сэр. Кажется, прибавилось немного бодрости.
— Вот именно! — кричал надоедливый Хренов. — Именно бодрости! Бежим к другой двери!
Посетив следующую открытую дверь, мичман почувствовал совсем необыкновенный прилив бодрости.
— Мне чего-то очень хочется! — вскрикивал он. — Я чувствую такую бодрость! Такую зверскую бодрость!
— Чего именно хочется? — строго спросил капитан.
— Сам не знаю точно, — отвечал мичман. — Но, пожалуй, я бы хотел иметь почетный диплом королевского общества дантистов, два чемодана барахла, дезабилье и собрание сочинений Декарта.
— Вполне понятные желания, — сказал Суер. — Даже удивительно, к каким великим замыслам приводит прилив бодрости. А тебе, друг мой, — обратился Суер ко мне, — ничего не хочется?
— Хотелось бы ясности, сэр. Обычно, когда входишь в открытую дверь, тебя что-то ожидает. Ну, скажем, бифштекс с луком или девушка с персиками. А здесь нету ничего — только бодрость и пустота.
— Но это тоже немало, — отвечал капитан. — Бодрость и пустота — целая философия. К тому же пустота, наполненная бодростью, не совсем чистая пустота, это пустота взбодренная.
— Извините, сэр, — возразил я, — но зачем нам бодрость в абсолютной пустоте? В пустоте я и без бодрости хорош. Бодрость всегда хочется к чему-нибудь применить.
— Да, да, кэп! — закричал и Хренов. — Давайте применим нашу бодрость, чего ей зря пропадать?
— Пожалуйста, — сказал Суер, — применяйте. Вон еще одна открытая дверь, можете войти.
Хренов, а за ним и мы с капитаном вошли в очередную открытую дверь.
— И здесь ничего нету, — сказал мичман, — а бодрости до хрена. Прямо не знаю, что и делать.
Мичман пригорюнился. Сел на порог, подперев щеку кулачком.
— Сломать к чертовой матери все эти двери! — сказал он. — Вот и применение бодрости! — И он пнул ногою косяк.
— Стоп, — сказал капитан. — Это уже бодрость, переходящая в варварство. Ладно, мичман, закройте глаза и считайте до двадцати семи. С окончанием счета прошу войти вон в ту открытую дверь.
Мичман послушно закрыл глаза, а капитан подмигнул мне, и мы обошли следующий дверной косяк и уселись на травку. Я достал из бушлата бутылку «Айгешата», лук, соль, крутые яйца и расставил бокалы.
Аккуратно просчитав положенное, мичман открыл глаза и вошел в открытую дверь.
— Ага! — закричали мы с капитаном. — Хренов пришел!
— Вот это дверь! — восхищался мичман. — Яйца! «Айгешат»! Вот уж бодрость так бодрость!
Мы хлебнули, съели по яйцу.
— Ну а теперь, мичман, ваша очередь ожидать нас за открытой дверью.
— Идет! Считайте до десяти и валите вон в ту квартиру напротив.
Честно прикрыв глаза, мы с капитаном досчитали до десяти и вошли в дверь, за которой таился Хренов. Он лежал на травке и, когда увидел нас, засиял от радости.
— А вот и вы! — закричал он. — А я-то давненько вас поджидаю! Скорее выкладывайте, что принесли.
— Погодите, в чем дело? — сказал я. — Мы вас встречали по-честному, а у вас даже стол не накрыт!
— А зачем его накрывать? Я же знаю, что у вас есть остатки «Айгешата».
— Мы его допили по дороге, — мрачно сказал я.
— Да как же это вы успели? — расстроился мичман. — Эх, надо было до трех считать.
Мичман поник, прилив бодрости сменился отливом.
— Все, — сказал он. — Больше я ни в какую открытую дверь не пойду.
Он уселся на песочек на берегу, а мы с капитаном прошли еще несколько дверей, и за каждой нас ничего не ожидало, кроме травы и мелких цветочков, океанской дали и прохладного ветерка.
— А это куда важнее, чем «Айгешат» с яйцами, — пояснял капитан.
— Я с вами согласен, сэр, но остатки «Айгешата» Хренову не отдам.
— Давай сами допьем его за какой-нибудь дверью.
И мы вошли в очередную дверь и чудесно позавтракали, овеваемые ветром и отделенные от мичмана десятками открытых дверей.
— Мы совсем забыли про окна, — сказал Суер-Выер, — надо бы заглянуть хоть в одно окно, посмотреть, Что там за окном. Все-таки интересно.
— Высоковато, сэр. Никак не дотянуться.
— Давай-ка я заберусь тебе на плечи.
И капитан забрался ко мне на плечи, глянул в окно.
— Ну что вы там видите, сэр?
— Много-много интересного, — рассказывал капитан. — Я вижу камин, в котором пылает полено, вазы с цветами, бифштекс с луком и девушку с персиками.
— Ну а девушка-то, что она делает?
— Улыбается, на бифштекс приглашает.
— Так залезайте в окно, а мне потом какую-нибудь веревку кинете.
— Подсади еще немного.
Капитан подтянулся, повис на подоконнике и скрылся в глубинах окна.
Я, конечно, чрезвычайно опасался, что достойный сэр свалится по другую сторону подоконника и расшибется о землю. Но подобного не произошло. Сэр Суер-Выер исчез, а окно по-прежнему висело в воздухе, и колыхались его занавесочки.
Некоторое время я растерянно стоял под окном, осознавая исчезновение капитана.
Вдруг из окна высунулась рука и кинула мне веревочную лестницу. И я полез по этому трапу наверх.
