Сказки про богатырей

На небесах зародился млад-светел месяц, на земле-то у старого соборного у Леонтья-попа зародился сын — могучий богатырь; а имя нарекли ему млад Алеша Попович — имечко хорошенькое. Стали Алешу кормить-поить: у кого недельный, он денной такой; у новых годовой, Алеша недельный такой. Стал Алеша по улочке похаживати, стал с малыми ребятками поигрывати: кого возьмет за ручку — ручка прочь, кого за ножку — ножка прочь; игра-то у него некорыстно пошла! Кого за середку возьмет — живота лишит. И стал Алеша на возрасте; учал у отца-матери просить благословеньица: ехать-гулять во чисто поле.

Отец говорит: 
- Алеша Попович! Поезжаешь ты во чисто поле; есть у нас и посильней тебя; ты возьми себе в слуги верные Марышка Паранова сына.

В славном городе Ростове у ростовского попа соборного был один-единственный сын. Звали его Алёша, прозывали по отцу Поповичем.

Алёша Попович грамоте не учился, за книги не садился, а учился с малых лет копьём владеть, из лука стрелять, богатырских коней укрощать. Силон Алёша не большой богатырь, зато дерзостью да хитростью взял. Вот подрос Алёша Попович до шестнадцати лет, и скучно ему стало в отцовском доме. Стал он просить отца отпустить его в чистое поле, в широкое раздолье, по Руси привольной поездить, до синего моря добраться, в лесах поохотиться. Отпустил его отец, дал ему коня богатырского, саблю, копьё острое да лук со стрелами.

Стал Алёша коня седлать, стал приговаривать: 
- Служи мне верно, богатырский конь.

Из славного Ростова красна города
Как два ясные сокола вылетывали -
Выезжали два могучие богатыря:
Что по имени Алешенька Попович млад
А со молодым Якимом Ивановичем.
Они ездят, богатыри, плечо о плечо,
Стремено в стремено богатырское.

Во славном городе во Киеве у царя у Владимира собирались князья и бояре и сильномогучие богатыри на почестный пир. Возговорил Владимир-царь таково слово:

- Гой есте, мои ребята! Собирайтеся, сокопляйтеся за единый стол.

Собиралися за единый стол, вполсыта наедалися, вполпитья напивалися, и возговорил Владимир-царь:

- Кто бы сослужил мне службу великую: съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, к самому салтану турецкому — увести у него коня златогривого, вышничка багрового, убить кота-бахаря, самому салтану турецкому в глаза наплевать?

Задумал царевич жениться, и невеста есть на примете — прекрасная царевна, да как достать ее? Много королей и королевичей и всяких богатырей ее сватали, да ничего не взяли, только буйные головы на плахе сложили; и теперь еще торчат их головы на ограде вокруг дворца гордой невесты. Закручинился, запечалился царевич; не ведает, кто бы помог ему? А тут и выискался Иван Голый — мужик был бедный, ни есть, ни пить нечего, одежда давно с плеч свалилася. Приходит он к царевичу и говорит:

-Самому тебе не добыть невесты, и коли один поедешь свататься — буйну голову сложишь! А лучше поедем вместе; я тебя из беды выручу и все дело устрою; только обещай меня слушаться!

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; у них был сын Иванцаревич, а смотреть-глядеть за царевичем приставлен был Катома-дядька, дубовая шапка. Царь с царицею достигли древних лет, заболели и не чают уж выздороветь; призывают Ивана-царевича и наказывают:

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был грозный царь — славен во всех землях, страшен всем королям и королевичам. Задумал царь жениться и отдал такой указ по всем городам и селам:

- Кто найдет ему невесту краснее солнца, яснее месяца и белее снегу, того наградит он несметным богатством

Пошла о том слава по всему царству; от малого до великого все судят, толкуют, а ни единый человек не вызывается отыскать такую красавицу. Недалеко от царского дворца стоял большой пивоваренный завод. Собрался как-то рабочий народ и завел разговор, что вот-де можно бы много денег от царя получить, да где этакую невесту достать!

- Да, братцы, — говорит один мужик, по имени Никита Колтома, — без меня никому не найти для царя невесты; а коли я возьмусь, так наверно найду!

По морю, морю синему,
По синему, но Хвалунскому
Ходил‑гулял Сокол‑корабль
Немного– немало двенадцать лет.
На якорях Сокол‑корабль не стаивал,
Ко крутым берегам не приваливал,
Желтых песков не хватывал.
Хорошо Сокол‑корабль изукрашен был:
Нос, корма – по‑звериному,
А бока зведены по‑змеиному,
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было вставлено
Два камня, два яхонта,
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо бровей было повешено
Два соболя, два борзые;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было повешено
Две куницы мамурские;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще три церкви соборные,
Да еще было на Соколе на корабле:

В некотором царстве Богатырь родился. Баба-яга его родила, вспоила, вскормила, выхолила, и когда он с коломенскую версту вырос, сама на покой в пустыню ушла, а его пустила на все четыре стороны: "Иди, Богатырь, совершай подвиги!"

Разумеется, прежде всего Богатырь в лес ударился; видит, один дуб стоит - он его с корнем вырвал; видит, другой стоит - он его кулаком пополам перешиб; видит, третий стоит и в нем дупло - залез Богатырь в дупло и заснул.

Застонала мать зеленая дубровушка от храпов его перекатистых; побежали из лесу звери лютые, полетели птицы пернатые; сам леший так испугался, что взял в охапку лешачиху с лешачатами - и был таков.

Еще ездил Добрынюшка во всей земли,
Еще ездил Добрынюшка по всей страны;
А искал собе Добрынюшка наездника,
А искал собе Добрыня супротивника:
Он не мог же найти себе наездничка,
Он не мог же найти себе сопротивничка.
Он поехал во далече во чисто поле,
Он завидял, где во поле шатер стоит.
А шатер‑де стоял рытого бархата;
На шатри‑то‑де подпись была подписана,
А подписано было со угрозою:
«А еще кто к шатру приедет, – дак живому не быть,
А живому тому не быть, прочь не уехати».
 А стояла в шатре бочка с зеленым вином;
А на бочке‑то чарочка серебряна,
А серебряна чарочка позолочена,
 А не мала, не велика, полтора ведра.

Еще ездил Добрынюшка во всей земли,
Еще ездил Добрынюшка по всей страны;
А искал собе Добрынюшка наездника,
А искал собе Добрыня супротивника:
Он не мог же найти себе наездничка,
Он не мог же найти себе сопротивничка.

Кабы жили на заставы богатыри,
Недалеко от города – за двенадцать верст,
Кабы жили они да тут пятнадцать лет;
Кабы тридцать‑то их было да со богатырем;
Не видали ни конного, ни пешего,
Ни прохожего они тут, ни проезжего,
Да ни серый тут волк не прорыскивал,
Ни ясен сокол не пролетывал,
Да нерусской богатырь не проезживал.
Кабы тридцать‑то было богатырей со богатырем:
Атаманом‑то – стар казак Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович;
Податаманьем Самсон да Колыбанович,
Да Добрыня‑то Микитич жил во писарях,
Да Алеша‑то Попович жил во поварах,
Да и Мишка Торопанишко жил во конюхах;
Да и жил тут Василей сын Буслаевич,
Да и жил тут Васенька Игнатьевич,
Да и жил тут Дюк да сын Степанович,
Да и жил тут Пермя да сын Васильевич,
Да и жил Радивон да Превысокие,
Да и жил тут Потанюшка Хроменькой;

У князя у Сергея
Было пированьице, пир,
На князей, на дворян,
На русских защитников – богатырей
И на всю поляницу русскую.
Красное солнышко на дне,
Да и пир идет на веселе;
Все на пиру пьяны да веселы,
За тым за столом за дубовым
Сидит богатырь Булат Еремеевич,
Князюшка Сергей Киевский
По столовой похаживает,
Золотыми бубенчиками трясет,
И говорит таковы слова:
«Ай же ты, Булат Еремеевич!

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был король со своей королевою; не имели они детей, а жили вместе годов до десяти, так что король послал по всем царям, по всем городам, по всем народам — по чернети: кто бы мог полечить, чтоб королева забеременела? Съехались князья и бояры, богатые купцы и крестьяне; король накормил их досыта, напоил всех допьяна и начал выспрашивать. Никто не знает, не ведает, никто не берется сказать, от чего б королева могла плод понести; только взялся крестьянский сын. Король вынимает и дает ему полну горсть червонцев и назначает сроку три дня.

 
Как про бедного сказать да про белого,
Про удалого сказать дородна молодца.
Он и ходит‑де, удалый добрый молодец,
На цареве‑то ходит большом кабаке,
На кружале он ходит государевом;
Он и пьет много, детина, зелена вина,
Он не чарою пьет, сам не стаканами,
Он откатыват бочки‑сороковочки;
Во хмелю‑то сам детина выпивается,
Из речей‑то Бутман‑сын вышибается:
«Уж я силушкою нонче царя сильней,
Уж я сметочкою царя посметливей».
Пригожались у царя люди придворные,
Как придворные люди – губернаторы,
Губернаторы, люди толстобрюхие;

Жил-был Буслав девяносто годов, живучи Буслав переставился. Остается его любима молода жена Ванилфа Тимофеевна, остается у нее млад сын Василий Буславич. И стал этот сын Василий Буславич с малыми ребятками поигрывати: у кого руку оторвет, у кого голову росколет. Отдала Ванилфа Тимофеевна своего сына любимого старику Угрумищу учить — во листы писать; а выучился Василий Буславич не во листы писать, а выучился соколом летать. Вот однажды у старика Угрумища сделались пир и беседа; он не позвал на него своего любимца Василья Буславича.

Пришел сам Василий Буславич на пир на беседу, из переднего угла гостей повыхватал, со скамеечки повыдергал, проводил на новы сени черным вязом. Старша Угрумища осерчал на него, на своего любимца, и сказал ему:

В славном великом Новеграде
А и жил Буслай до девяноста лет,
С Новым-городом жил, не перечился,
Со мужики новогородскими
Поперек словечка не говаривал.
Живучи Буслай состарился,
Состарился и переставился.
После его веку долгого
Оставалася его житье-бытье
И все имение дворянское,
Осталася матера вдова,
Матера Амелфа Тимофевна,
И оставалася чадо милая,
Молодой сын Василий Буслаевич.

Жил Буславьюшка – не старился,
Живучись, Буславьюшка преставился.
Оставалось у Буслава чадо милое,
Милое чадо рожоное,
Молодой Васильюшка Буславьевич.
Стал Васенька на улочку похаживать,
Не легкие шуточки пошучивать:
За руку возьмет – рука прочь,
За ногу возьмет – нога прочь,
А которого ударит по горбу ‑
Тот пойдет, сам сутулится.
И говорят мужики новгородские:
«Ай же ты, Васильюшка Буславьевич!
Тебе с этою удачей молодецкою
Наквасити река будет Волхова».

Как из далеча было из чиста поля,
Из‑под белые березки кудревастыи,
Из‑под того ли с‑под кустичка ракитова,
А и выходила‑то турица златорогая,
И выходила то турица со турятами,
А и расходилися туры да во чистом поли,
Во чистом поле туры да со турицею.

По саду, саду по зеленому
Ходила‑гуляла молода княжна
Марфа Всеславьевна,
Она с камени скочила на лютого на змея ‑
Обвивается лютый змей
Около чебота зелен сафьян,
Около чулочика шелкова,
Хоботом бьет по белу стегну.
А в та поры княгиня понос понесла,
А понос понесла и дитя родила.
А и на небе просветя светел месяц,
А в Киеве родился могуч богатырь,
Как бы молоды Волх Всеславьевич:
Подрожала сыра земля,
Стряслося славно царство Индейское,
А и синее море сколебалося
Для‑ради рожденья богатырского
Молода Волха Всеславьевича;

 
Когда воссияло солнце красное
На тое ли на небушко на ясное,
Тогда зарождался молодой Вольга,
Молодой Вольга Святославович.
Как стал тут Вольга растеть‑матереть;
Похотелося Вольги много мудрости:
Щукой‑рыбою ходить ему в глубоких морях,
Птицей‑соколом летать под оболока,
Серым волком рыскать да по чистыим полям.

Когда воссияло солнце красное
На тое ли на небушко на ясное,
Тогда зарождался молодой Вольга,
Молодой Вольга Святославович.

Что не мелки часты звёздочки

Рассажалися под небесью,

Что ни ясен светел месяц

Просветил в небе высокоем –

Осветило красно солнышко

Нашу землю святорусскую:

А как падала погодушка да со синя моря,
А со синя морюшка с Корсуньского
А со дожжами‑то, с туманами.
А в ту‑ту погоду синеморскую
Заносила тут неволя три черненых три‑то карабля
Что под тот под славен городок под Корсунь жа,
А во ту‑то всё гавань всё в Корсуньскую.

У князя было у Владимира,
У киевского солнышка Сеславича
Было пированьице почестное,
Честно и хвально, больно радышно
На многи князья и бояра,
На сильных могучих богатырей.
В полсыта бояра наедалися,
В полпьяна бояра напивалися,
Промеж себя бояра похвалялися:
Сильн‑ат хвалится силою,
Богатый хвалится богатеством;
Купцы‑те хвалятся товарами,
Товарами хвалятся заморскими;
Бояра‑та хвалятся поместьями,
Они хвалятся вотчинами.

У ласкова князя Владимира
У солнышка у Сеславьича
Было столованье – почестный пир
На многих князей, бояров
И на всю поляницу богатую,
И на всю дружину на храбрую.
Он всех поит и всех чествует,
Он‑де всем‑де, князь, поклоняется;
И в полупиру бояре напивалися,
И в полукушаньях наедалися.
Князь по гриднице похаживат,
Белыми руками помахиват,
И могучими плечами поворачиват,
И сам говорит таковы слова:

Во стольном‑то городе во Киеве
Да у ласкового князя да у Владимира,
У ёго было пированье, да был почестен пир.
А и было на пиру у ёго собрано:
Князья и бояра, купцы‑гости торговы
И сильны могучи богатыри,
Да все поляницы да преудалые.
Владимир‑от князь ходит весел‑радостен,
По светлой‑то гридне да он похаживает,
Да сам из речей да выговаривает:
«Уж вы ой еси, князи да нонче бояра,
Да все же купцы‑гости торговые,
Вы не знаете ли где‑ка да мне обручницы,
Обручницы мне‑ка да супротивницы,
Супротивницы мне‑ка да красной девицы:
Красотой бы красна да ростом высока,
Лицо‑то у ней да было б белый снег,
Очи у ней да быв у сокола,
Брови черны у ей да быв два соболя,
А реснички у ей да два чистых бобра?»
Тут и больш‑от хоронится за среднего,
Да средн‑ет хоронится за меньшего:

Матушка Добрынюшке говаривала,
Матушка Никитичу наказывала:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Ты не езди‑тко на гору сорочинскую,
Не топчи‑тко там ты малыих змеенышев,
Не выручай же полону там русского,
Не куплись‑ка ты во матушке Пучай‑реки;
Тая река свирипая,
Свирипая река, сердитая:
Из‑за первоя же струйки как огонь сечет,
Из‑за другой же струйки искра сыплется,
Из‑за третьей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью».
Молодой Добрыня сын Никитинич
Он не слушал да родители тут матушки,
Честной вдовы Офимьи Александровной,
Ездил он на гору сорочинскую,
Топтал он тут малыих змеенышков,
Выручал тут полону да русского.
Тут купался да Добрыня во Пучай‑реки,
Сам же тут Добрыня испроговорил:
«Матушка Добрынюшке говаривала,
Родная Никитичу наказывала:

В стольном в городе во Киеве
У славного сударь князя у Владимира
Три годы Добрынюшка стольничал,
А три годы Никитич приворотничал,
Он стольничал, чашничал девять лет,
На десятый год погулять захотел
По стольному городу по Киеву.
Взявши Добрынюшка тугой лук
А и колчан себе каленых стрел,
Идет он по широким по улицам,
По частым мелким переулочкам,
По горницам стреляет воробушков,
По повалушам стреляет он сизых голубей.
Зайдет в улицу Игнатьевску
И во тот переулок Маринин,
Взглянет ко Марине на широкий двор,
На ее высокие терема.

Во стольном городе во Киеве,
А у ласкового князя у Владимира,
Заводился у князя почестный пир
А на многи князя, на бояра
И на все поляницы удалые.
Все на пиру напивалися,
Все на пиру наедалися,
Все на пиру да пьяны-веселы.

Добрынюшке-то матушка говаривала,
Да и Никитичу-то матушка наказывала:
- Ты не езди-ка далече во чисто поле,
На тую гору да сорочинскую,
Не топчи-ка младыих змеенышей,
Ты не выручай-ка полонов да русскиих,
Не купайся, Добрыня во Пучай-реке,
Та Пучай-река очень свирепая,
А середняя-то струйка как огонь сечет!

Давным-давно кочевал по Алтаю на синем быке Дьельбеген-людоед. У Дьельбегена семь голов, семь глоток, четырнадцать глаз. От него ни малому, ни старому не скрыться, из его рук ни силачу, ни герою не спастись.

Как одолеть Дьельбегена, люди не знали. И каждое утро, когда Солнце, опираясь на вершины гор, всходило на небо, люди молились:

– Великое Солнце, помоги нам, погибаем...

И вот однажды стало Солнце снижаться, к земле приближаться, чтобы людоеда сжечь. От солнечного жара деревья побурели, травы сгорели, реки и моря высохли. Звери задыхались на бегу, птицы вспыхивали на лету.

И снова взмолились люди:

– О, могучее Солнце, пощади нас, горим!

Как из той Индеюшки богатоей,
Да из той Галичии с проклятоей,
Из того со славна й Волын‑города
Да й справляется, да й снаряжается
А на тую ль матушку святую Русь
Молодой боярин Дюк Степанович ‑
Посмотреть на славный стольный Киев‑град,
А на ласкового на князя на Владимира,
А на сильныих могучиих богатырей
Да й на славных поляниц‑то й разудалыих,
Говорит тут Дюку й родная матушка:
«Ай же свет мое ты чадо милое,
Молодой боярин Дюк Степанович –
Хоть справляешься ты, снаряжаешься
А на тую ль матушку святую Русь, ‑
Не бывать тебе да й на святой Руси,
Не видать тебе да й града Киева,
Не видать тебе князя Владимира,
Сильныих могучиих богатырей,
Да и славных поляниц‑то й разудалыих».
Молодой боярин Дюк Степанович
Родной матушки своей не слушался,

Как ехал он, Добрыня, целы суточки,
Как и выехал на дорожку на почтовую.
Как едет Добрынюшка‑то почтовоей,
Как едет‑то Добрынюшка, посматриват,
Как видит – впереди его проехано,
На коне‑то, видит, ехано на богатырскоем.
Как стал‑то он коня свого подшевеливать,
Как стал‑то он плетью натягивать,
Догнать надь и этого богатыря.
Как ехал‑то Добрынюшка скорёшенько,
Как нагнал‑то богатыря да чужестранного,
Скричал Добрыня тут да во всю голову:
«Как сказывай топерику, какой земли,
Какой же ты земли да какой орды,
Чьего же ты отца да чьей матери?»
Как говорит богатырь нунеку:
«Если хочется узнать тебе‑то топерику,
Дак булатом‑то переведаемся».
Как налетел‑то Добрынюшка скорёшенько,
Как разгорелось его сердце богатырское,
Как хотел‑то еще хлопнуть палицей богатыря,

В стольном городе во Киеве
У славного князя Владимира
Было пированье - почестный пир,
Было столованье - почестный стол
На многи князи, бояра,
И на русские могучие богатыри,
И на гости богатые.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Стали они бога молить, чтоб создал им детище во младости на поглядение, а под старость на прокормление; помолились, легли спать и уснули крепким сном.

Во сне им привиделось, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруде златоперый ерш плавает; коли царица его скушает, сейчас может забеременеть. Просыпались царь с царицею, кликали к себе мамок и нянек, стали им рассказывать свой сон. Мамки и няньки так рассудили: что во сне привиделось, то и наяву может случиться.

Царь призвал рыбаков и строго наказал поймать ерша златоперого. На заре пришли рыбаки на тихий пруд, закинули сети, и на их счастье с первою ж тонею попался златоперый ерш.

Во стольном во городе во Киеве
У ласкова осударь князя Владимира
Вечеренка была,
На пиру у него сидели честные вдовы.
Пригодился тут Иван Годинович,
И проговорит ему Стольнокиевский
Владимир‑князь: «Гой еси, Иван ты Годинович!
А зачем ты, Иванушка, не женишься?»
Отвечает Иван сын Годинович:
«Рад бы, осударь, женился, да негде взять;
Где охота брать – за меня не дают,
А где‑то подают – ту я сам не беру».
А проговорит ласковый Владимир‑князь.
«Гой еси, Иван сын Годинович!
А садися ты, Иван, на ременчат стул,
Пиши ерлыки скорописчаты».

Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки. На море, на океане, на острове на Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый; и шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут — похваляются, сами собой забавляются: были мы, братцы, у такого-то места, наедались пуще, чем деревенская баба теста! Это присказка, сказка будет впереди.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик со старухой. У них было три сына, третьего звали Иван-дурак. Первые двое женатые, а Иван-дурак холостой; два брата занимались делом, управляли домом, пахали и сеяли, третий же ничего не делал. Один раз отец и снохи стали Ивана посылать на поле допахать сколько-то лех¹ пашни. Парень поехал, приехал на пашню, запряг лошадь, проехал с сохой раз ли, два ли, видит: счету нет комаров да мошек; он схватил хлыстик, стегнул по боку лошадь, убил их без сметы; ударил по другому, убил сорок паутов² и думает: «Ведь я на один замах убил сорок богатырей, а мелкой сошки³ сметы нет!».

Был мужик, у него было три сына: два умных, третий дурак. Вот хорошо, зачал мужик горох сеять, и повадился к нему на горох незнамо кто. Видит отец, что все побито, повалено, потоптано, и стал говорить своим детям:

- Дети мои любезные! Надобно караулить, кто такой горох у нас топчет?

Сейчас большой брат пошел караулить. Приходит полуночное время, ударил его сон — горох потоптан, а он ничего не видал. Опосля досталось караулить середнему брату — и середний ничего не видал.

- Сем-ка я пойду, — говорит дурак, — уж я не прогляжу!

- Хорошо ты поёшь! Каково станется? — отвечают ему братья.

И таки пошел дурак караулить, взял с собой воз лык да фунт табаку. Как стал его сон ударять, он стал табаку больше нюхать.

Из‑за моря‑то, моря, братцы, синего,
А из‑за синего моря из‑за Карского,
Из‑за Карского моря, Арапского
А приходило три черненых три‑то корабля,
А в тих‑то кораблях пришло поганое Идолище
Как ко ласковому князю ко Владимиру.
Он пришел ведь к нему сватом свататься
На любимые всё его племянницы,
Как на душечке все Марфы Дмитревны.
Говорил‑то он да таковы речи:
«Уж вы гой еси, мои да три татарина,
Уж вы младые мои всё корабельщички!
Вы подите‑ка ко городу ко Киеву,
А ко ласкову‑ту князю ко Владимиру,
А как сватайтесь на его любимой на племяннице,
Чтобы с чести он отдал за меня, с радости,
А без драки ведь да кроволития.

В граде Муроме, селе Карачарове, жили-были два брата. У большего брата была жена таровата, она ростом не велика, не мала, а сына себе родила, Ильёй назвала, а люди - Ильёй Муромцем. Илья Муромец тридцать три года не ходил ногами, сиднем сидел. В одно жаркое лето родители пошли в поле крестьянствовать, траву косить, а Илюшеньку вынесли, посадили у двора на траву. Он и сидит. Подходят к нему три странника и говорят.

Славныя Владымир стольнёкиевской
Собирал-то он славный почестен пир
На многих князей он и бояров,
Славных сильных могучих богатырей;
А на пир ли-то он не позвал
Старого казака Ильи Муромца.

Ай во славном было городе во Киеви
Ай у ласкового князя у Владимира
Ишше были‑жили тут бояры кособрюхие,
Насказали на Илью‑ту всё на Муромця,
– Ай такима он словами похваляется:
«Я ведь князя‑та Владимира повыживу,
Сам я сяду‑ту во Киев на его место,
Сам я буду у его да всё князём княжить».
Ай об этом они с князем приросспорили.
Говорит‑то князь Владимир таковы реци:
«Прогоню тебя, Илья да Илья Муромець,
Прогоню тебя из славного из города из Киёва,
Не ходи ты, Илья Муромець, да в красён Киев‑град».
Говорил‑то тут Илья всё таковы слова:
«А ведь придет под тебя кака сила неверная,
Хоть неверна‑та сила бусурманьская,
– Я тебя тогды хошь из неволюшки не выруцю».
Ай поехал Илья Муромець в цисто полё,
Из циста поля отправился во город‑от во Муром‑то,
Ай во то ли во село, село Качарово
Как он жить‑то ко своёму к отцю, матушки.
Он ведь у отца живет, у матушки,
Он немало и немного живет – три года.
Тут заслышал ли Идолишшо проклятоё,
Ище тот ли царишше всё неверноё:
Нету, нет Ильи‑то Муромця жива три годицька.

Как сильное могуче‑то Иванище,
Как он, Иванище, справляется,
Как он‑то тут, Иван, да снаряжается
Идти к городу еще Еросолиму,
Как Господу там Богу помолитися,
Во Ердань там реченьке купатися,
В кипарисном деревце сушитися,
Господнему да гробу приложитися.
А сильное‑то могуче Иванище,
У него лапотцы на ножках семи шелков,
Клюша‑то у него ведь сорок пуд;
Как ино тут промеж‑то лапотцы поплетены
Каменья‑то были самоцветные:
Как меженный день да шел он по красному
солнышку,
В осенню ночь он шел по дорогому каменю самоцветному.
Ино тут это сильное могучее Иванище
Сходил к городу еще Еросолиму,
Там Господу‑то Богу он молился есть,

Как Владимир-князь да стольно-киевский
Поразгневался на старого казака Илью Муромца,
Засадил его во погреб во холодный
Да на три года поры-времени.

На тых горах высокиих,
На той на Святой Горы,
Был богатырь чудный,
Что ль во весь же мир он дивный,
Во весь же мир был дивный.
Не ездил он на святую Русь,
Не носила его да мать сыра земля.
Хотел узнать казак наш Илья Муромец
Славнаго Святогора нунь[1] богатыря.
Отправляется казак наш Илья Муромец
К тому же Святогору тут богатырю
На тыи было горы на высокии.
Приезжает тут казак да Илья Муромец
А на тыи было горушки высокии
К тому же Святогору да богатырю,
Приезжает-то к ему да поблизёхонько,
А й поклон ведет да понизёхонько:
«Здравствуешь богатырище порный[2]
«Порный богатырь ты да дивный!»

Как не далече‑далече во чистом во поли,
Тута куревка да поднималася,
А там пыль столбом да поднималася, ‑
Оказался во поли добрый молодец,
Русский могучий Святогор‑богатырь.
У Святогора конь да будто лютый зверь,
А богатырь сидел да во косу сажень,
Он едет в поле, спотешается,
Он бросает палицу булатную
Выше лесушку стоячего,
Ниже облаку да ходячего,
Улетает эта палица
Высоко да по поднебесью;
Когда палица да вниз спускается,
Он подхватывает да одной рукой.
Наезжает Святогор‑богатырь
Во чистом поли он на сумочку да скоморошную.
Он с добра коня да не спускается,
Хотел поднять погонялкой эту сумочку, ‑
Эта сумочка да не ворохнется;

Переложение этой былины в сказку здесь

Из того ли то из города из Мурома,
Из того села да Карачарова
Выезжал удаленький дородный добрый молодец.
Он стоял заутреню во Муроме,
А й к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град.
Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.