Чурило Пленкович у князя Владимира

В стольном городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Хороший заведен был почестный пир
На многие на князи да на бояра,
Да на сильны могучие богатыри.
Белый день иде ко вечеру,
Да почестный‑от пир идет навеселе.
Хорошо государь распотешился
Да выходил на крылечко переное,
Зрел‑смотрел во чисто поле.
Да из далеча‑далеча поля чистого
Толпа мужиков да появлялася, ‑
Да идут мужики да всё киевляна,
Да бьют они князю, жалобу кладут:
«Да солнышко Владимир‑князь!
Дай, государь, свой праведные суд,
Да дай‑ка на Чурила сына Плёнковича:
Да сегодня у нас на Сароге на реки
Да неведомые люди появилися,
Да наехала дружина та Чурилова;
Шелковы неводы заметывали,
Да тетивки были семи шелков,
Да плутивца у сеток‑то серебряные,
Камешки позолоченные.
А рыбу сарогу повыловили;
Нам, государь‑свет, улову нет,
Тебе, государь, свежа куса нет,
Да нам от тебя нету жалованья.
Скажутся, называются
Всё они дружиною Чуриловою».
Та толпа на двор прошла,
Новая из поля появилася, ‑
Да идут мужики да всё киевляна,
Да бьют они челом, жалобу кладут:
«Да солнышко да наш Владимир‑князь!
Дай, государь, свой праведные суд,
Дай‑ка на Чурила сына Плёнковича:
Сегодня у нас на тихих заводях
Да неведомые люди появлялися,
Гуся да лебедя да повыстреляли,
Серу пернату малу утицу;
Нам, государь‑свет, улову нет,
Тебе, государь, свежа куса нет,
Нам от тебя да нету жалованья.
Скажутся, а называются
Всё они дружиною Чуриловою».
Та толпа на двор прошла,
Новая из поля появилася,
– Идут мужики да все киевляна,
Бьют они челом, жалобу кладут:
«Солнышко да наш Владимир‑князь!
Дай, государь, свой праведные суд,
Дай на Чурила сына Пленковича:
Да сегодня у нас во темных во лесах
Неведомые люди появилися,
Шелковы тенета заметывали,
Кунок да лисок повыловили,
Черного сибирского соболя;
Нам, государь‑свет, улову нет,
Да тебе, государь‑свет, корысти нет,
Нам от тебя да нету жалованья.
Скажутся, а называются
Всё они дружиною Чуриловою».
Та толпа на двор прошла,
Новая из поля появилася, ‑
А иде молодцов до пяти их сот,
Молодцы на конях одноличные,
Кони под нима да однокарие были,
Жеребцы всё латынские,
Узды, повода у них а сорочинские,
Седелышка были на золоте,
Сапожки на ножках зелен сафьян,
Зелена сафьяну‑то турецкого,
Славного покрою‑то немецкого,
Да крепкого шитья‑де ярославского.
Скобы, гвоздьё‑де были на золоте.
Да кожаны на молодых лосиные,
Да кафтаны на молодцах голуб скурлат,
Да источниками подпоясанося,
Колпачки – золотые верхи.
Да молодцы на конях быв свечи‑де горят,
А кони под нима быв соколы‑де летят.
Доехали‑приехали во Киев‑град,
Да стали по Киеву уродствовати,
Да лук, чеснок весь повырвали,
Белую капусту повыломали,
Да старых‑то старух обезвичили,
Молодых молодиц в соромы‑де довели,
Красных девиц а опозорили.
Да бьют челом князю всем Киевом,
Да князи те просят со княгинями,
Да бояра те просят со боярынями,
Да все мужики‑огородники:
«Да дай, государь, свой праведные суд,
Да дай‑ка на Чурила сына Плёнковича:
Да сегодня у нас во городе во Киеве
Да неведомые люди появилися,
Да наехала дружина та Чурилова,
Да лук, чеснок весь повырвали,
Да белую капусту повыломали,
Да старых‑то старух обезвичили,
Молодых молодиц в соромы‑де довели,
Красных девиц а опозорили».
Да говорил туто солнышко Владимир‑князь:
«Да глупые вы князи да бояра,
Неразумные гости торговые!
Да я не знаю Чуриловой поселичи,
Да я не знаю, Чурило где двором стоит».
Да говорят ему князи и бояра:
«Свет государь ты Владимир‑князь!
Да мы знаем Чурилову поселичу,
Да мы знаем, Чурило где двором стоит.
Да двор у Чурила ведь не в Киеве стоит,
Да двор у Чурилы не за Киевом стоит,
Двор у Чурила на Потай на реки,
У чудна креста‑де Мендалидова,
У святых мощей а у Борисовых,
Да около двора да всё булатный тын,
Да вереи были всё точеные».
Да поднялся князь на Почай на реку,
Да со князьями‑то поехал, со боярами,
Со купцами, со гостями со торговыми.
Да будет князь на Почай на реки,
У чудна креста‑де Мендалидова,
У святых мощей да у Борисовых,
Да головой‑то кача, сам приговариват:
«Да, право, мне не пролгали мне».
Да двор у Чурила на Почай на реки,
Да у чудна креста‑де Мендалидова,
У святых мощей да у Борисовых;
Да около двора все булатный тын,
Да вереи те были всё точеные,
Воротика те всё были всё стекольчатые,
Подворотенки да дорог рыбий зуб.
Да на том дворе‑де на Чуриловом
Да стояло теремов до семи до десяти.
Да во которых теремах Чурил сам живет, ‑
Да трои сени у Чурила‑де косивчатые,
Трои сени у Чурила‑де решетчатые,
Да трои сени у Чурила‑де стекольчатые.
Да из тех‑де из высоких из теремов
На ту ли на улицу падовую
Да выходил туто старыи матерый человек.
На старом шуба‑то соболья была
Да под дорогим под зеленым под стаметом,
Да пугвицы были вальячные,
Да вальяк‑от литый красна золота.
Да кланяется, поклоняется
Да сам говорит и таково слово:
«Да свет государь ты Владимир‑князь!
Да пожалуй‑ка, Владимир, во высок терем,
Во высок терем хлеба кушати».
Да говорил Владимир таково слово:
«Да скажи‑ка мне, старыи матёрый человек,
Да как тебя да именем зовут,
Хотя знал, у кого бы хлеба кушати?» –
«Да я Пленко да гость Сарожанин,
Да я ведь Чурилов‑от есть батюшко».
Да пошел‑де Владимир во высок терем,
Да в терем‑от идет да все дивуется,
Да хорошо‑де теремы да изукрашены были:
Пол‑середа одного серебра,
Печки те были всё муравленые,
Да потики те были всё серебряные,
Да потолок у Чурила из черных соболей,
На стены сукна навиваны,
На сукна те стекла набиваны.
Да всё в терему‑де по‑небесному,
Да вся небесная луна‑де принаведена была,
Ино всякие утехи несказанные.
Да пир‑от идет о полупиру,
Да стол‑от идет о полустоле;
Владимир‑князь распотешился,
Да вскрыл он окошечка немножечко,
Да поглядел‑де во далече чисто поле:
Да из далеча‑далеча из чиста поля
Да толпа молодцов появилася,
Да еде молодцов а боле тысячи,
Да середи‑то силы ездит купав молодец,
Да на молодце шуба‑то соболья была,
Под дорогим под зеленым под стаметом,
Пугвицы были вальячные,
Да вальяк‑от литый красна золота,
Да по дорогу яблоку свирскому.
Да еде молодец, да и сам тешится,
Да с коня‑де на коня перескакивает,
Из седла в седло перемахивает,
Через третьего да на четвертого,
Да вверх копье побрасывает,
Из ручки в ручку подхватывает.
Да ехали‑приехали на Почай на реку,
Да сила та ушла‑де по своим теремам.
Да сказали Чурилы про незнаемых гостей,
Да брал‑де Чурило золоты ключи,
Да ходил в амбары мугазенные,
Да брал он сорок сороков черных соболев,
Да и многие пары лисиц да куниц,
Подарил‑де он князю Владимиру.
Да говорит‑де Владимир таково слово:
«Да хоша много было на Чурила жалобщиков
Да побольше того‑де челобитчиков, ‑
Да я теперь на Чурила да суда‑де не дам».
Да говорил‑де Владимир таково слово.
«Да ты, премладыи Чурилушко сын Плёнкович!
Да хошь ли идти ко мне во стольники,
Да во стольники ко мне, во чашники?»
Да иной от беды дак откупается,
А Чурило на беду и нарывается.
Да пошел ко Владимиру во стольники,
Да во стольники к нему, во чашники.
Приехали они ужо во Киев‑град,
Да свет государь да Владимир‑князь
На хороша да нового на стольника
Да завел государь‑де почестный пир.
Да премладыи Чурило‑то сын Плёнкович
Да ходит‑де ставит дубовы столы,
Да желтыми кудрями сам потряхивает,
Да желтые кудри рассыпаются,
А быв скачен жемчуг раскатается.
Прекрасная княгиня та Апраксия
Да рушала мясо лебединое;
Смотрячись‑де на красоту Чурилову,
Обрезала да руку белу правую,
Сама говорила таково слово:
«Да не дивуйте‑ка вы, жены господские,
Да что обрезала я руку белу правую:
Да помешался у мня разум во буйной голове,
Да помутилися у мня‑де очи ясные,
Да смотрячись‑де на красоту Чурилову,
Да на его‑то на кудри на желтые,
Да на его‑де на перстни злаченые.
Помешался у мня разум во буйной голове,
Да помутились у меня да очи ясные».
Да сама говорила таково слово:
«Свет государь ты Владимир‑князь!
Да премладому Чурилу сыну Плёнковичу
Не на этой а ему службы быть, ‑
Да быть ему‑де во постельниках,
Да стлати ковры да под нас мягкие».
Говорил Владимир таково слово:
«Да суди те Бог, княгиня, что в любовь ты мне пришла.
Да кабы ты, княгиня, не в любовь пришла, ‑
Да я срубил бы те по плеч да буйну голову,
Что при всех ты господах обесчестила».
Да снял‑де Чурилу с этой большины
Да поставил на большину на иную,
Да во ласковые зазыватели, ‑
Да ходить‑де по городу по Киеву,
Да зазывати гостей во почестный пир.
Да премладыи Чурило‑то сын Плёнкович
Да улицми идет да переулками,
Да желтыми кудрями потряхивает,
А желтые те кудри рассыпаются.
Да смотрячись‑де на красоту Чурилову,
Да старицы по кельям онати они дерут,
А молодые молодицы в голенища
Красные девки отселья дерут.
Да смотрячись‑де на красоту Чурилову,
Да прекрасная княгиня та Апраксия
Да еще говорила таково слово:
«Свет государь ты Владимир‑князь!
Да тебе‑де не любить, а пришло мне говорить.
Да премладому Чурилу сыну Плёнковичу
Да ‹не› на этой а ему службы быть, ‑
Да быти ему во постельниках,
Да стлати ковры под нас мягкие».
Да видит Владимир, что беда пришла,
Да говорил‑де Чурилу таково слово:
«Да премладыи Чурило ты сын Плёнкович!
Да больше в дом ты мне не надобно.
Да хоша в Киеве живи, да хоть домой поди».
Да поклон отдал Чурила, да и вон пошел.
Да вышел Чурило‑то на Киев‑град,
Да нанял Чурило там извозчика,
Да уехал Чурило на Почай на реку,
Да и стал жить‑быть а век коротати.
Да мы со той поры Чурила в старинах скажем,
Да отныне сказать а будем до веку.
А й диди, диди, Дунай, боле вперед не знай!