Я очень люблю воспитывать свою дочь. Или кого-нибудь другого. Кто есть под рукой. Товарищей по детской литературе, попутчиков в поезде и даже целые организации.
Однажды я жил в Ялте, и никого под рукой не было. А повоспитывать кого-нибудь, наставить на путь истины и добра очень хотелось.
Я и стал писать своей дочке письма.
Ей и ее одноклассникам.
Прочтите их. Может, вы, юный друг, и не воспитаетесь. Но от каких-то ошибок вдруг остережетесь.
С уважением,
Э. Успенский — детский писатель
и бывший многострадальный школьник
Письмо первое. Как мы повышали свою успеваемость
Татьяна Эдуардовна! Как Ваши дела? Сколько пятерок Вам удалось вытащить из учителей? Сколько двоек в Вашем дневнике?
Между прочим, когда я был школьником, мне дома сильно влетало за двойки.
И я, получив двойку, брал тонкую (обычно импортную) бритву и, согнув ее дугой двумя пальцами, эту двойку тихонечко срезал. Мы так лихо научились пользоваться бритвой, что срезали уже не просто кусочек бумаги, на котором написана двойка, а именно саму двойку. На стол падала заковыристая отметка, выгнутая, как лебедь, и синяя. Может быть, с чуть-чуть белыми полями.
А самые отчаянные и способные двоечники прятались под партой, и когда всех выгоняли на переменку, вылезали в пустом классе из-под парты и вырезали двойки из (представляешь?!) классного журнала. Мало того, наиболее талантливые и одаренные двоечники вписывали туда тройки, а то и четверки.
Так что очень скоро успеваемость в нашем классе резко повысилась. Нас стали ставить другим в пример. А учеников в классе много. Много хулиганов. И учителя плохо помнили кому что ставили.
Скорее всего, мы попали бы в число лучших классов Москвы по успеваемости, если бы…
А о том, что «если бы», напишу в следующем письме, чтобы тебе интереснее было бы ждать его.
Я хочу написать тебе несколько суровых и воспитательных писем. Это первое из них.
А потом мы с тобой составим из них целую книгу и издадим большим тиражом.
Привет Надежкину, Киселеву, Лене Цыгановой, Ане Двинской и тем двум загадочным молодым людям, в которых вы с Цыгановой втрескались.
Э. Успенский
Ялта
Письмо второе. Равнение на Качалова. Взрывы в подворотне
И так, Таня, наш класс чуть-чуть не стал чемпионом по успеваемости в районе, а то и в городе. Но тут…
Был у нас ученик — Слава Качалов. Самый главный двоечник. Но очень способный вырезальщик. У него была мама. Несчастная женщина, замученная жизнью, мужем и сыном. (К тому времени Слава достиг двух метров роста и начал бриться.) И вот Слава решил ее обрадовать. Ко дню маминых торжеств он решил стать круглым отличником.
Он вырезал все свои двойки. Выкрасил их с обратной стороны чернилами и прилепил вверх ногами на прежние места.
А в это время директор нашей школы Петр Сергеевич Окунков делал прицел на несколько лет вперед — будут ли у него медалисты к концу следующей пятилетки. И если будут, то кто это? Он взял все классные журналы и стал смотреть.
Выяснилось, что Качалов — самый главный отличник среди восьмых классов. Надежда школы. Поэтому директор и заявил на общем школьном собрании:
— Равнение на Качалова!
Наш класс стал смеяться, а учителя поражались. Ведь с ним всегда мучения. Тройка для него — приятное событие. Ну, может, четверка. Ну бывает учитель в бреду, он и пять поставит. Но чтобы все учителя бредить стали?!
Взяли они журнал, стали рассматривать. Все честь по чести. Пятерки их почерками написаны. Но что-то не так. На свет стали рассматривать. Линзы взяли. А тут одна пятерка отвалилась. И все стало понятно.
Повели учителя большое следствие. Стали таскать учеников в учительскую и вести перекрестный допрос. И все окончательно раскрылось.
Влетело нам по первое число. Вызвали родителей, ругали их. Кое-кто из темных родителей нас отлупливал. Кое-кто воспитывал. Кое-кто, из самых светлых, просил свое искусство показать, чтобы кое-какие ошибки в документах или деловых письмах ликвидировать. А мы сделали два важных для себя вывода:
1. Любое дело, переходящее из искусства в массовое производство, рано или поздно погибает. Только глупый этого не понимает.
2. Если ты шагаешь «удачной» тропинкой, то будь настороже: а не стоит ли там в конце колотильщик с дубинкой.
После этого у нас началось увлечение пистонами, взрывами и шарахами.
Тогда еще вовсю была разрешена охота. И многие родители имели ружья и патроны. В патронах такие капсюли. Капсюль стоит на дне патрона. В нем немного какого-то взрывчатого вещества. Кажется, это гремучая ртуть.
Когда по пистону бьют, он взрывается и взрывает порох в патроне.
Берется такой капсюль, в него кладется немного хлеба жеваного или пластилина, и капсюль надевается на острие большого гвоздя. Гвоздь привязан к веревке, а еще лучше к резинке.
Если стать в подворотне и бросить гвоздь острием вниз, раздается жуткий грохот. А за резиночку поддернешь, и гвоздь в кармане.
Все увлеклись этим грохотанием. То в одном углу двора жахнет, то в другом шарахнет. Весь день так. Кто не знает, подумает, что во дворе бои идут. Время ведь послевоенное.
И в школе тоже жахали, и в классе тоже шарахали.
Был у нас в коллективе один лучший отличник Алик Муравьев. И вот однажды стоим мы в подворотне. Жахаем. Если какая старушка пойдет или другой человек не очень опасный, но очень интересный в смысле испугательности, мы как шарах. БАХ-БА-БАХ!
Человек как взметнется!
Знакомых ребят мы испугали. Дворничиху…
Э. Успенский
Ялта. Гостиница «Ялта»
